Недетский сад
Екатерина Сырцева
«Горка» Алексея Житковского, реж. Иван Миневцев, Нижневартовский городской театр, Ханты-Мансийский автономный округ
Пьеса Алексея Житковского «Горка» впервые прозвучала на фестивале молодой драматургии «Любимовка» в 2018 году и тут же была подхвачена театрами страны. Её «популярность» объяснима – простая история о злоключениях воспитательницы детского сада рассказана почти как притча. Притча, предлагающая задуматься и о смысле жизни, и о предназначении, и о любви, которая может и должна возникнуть там, где её, кажется, быть не может.
Одна из наиболее удачных и интересных постановок «Горки» – спектакль Ивана Миневцева в Городском театре Нижневартовска (премьера - 15 ноября 2019 года, в сентябре 2020 спектакль показали в Москве на фестивале молодой режиссуры «АртМиграция»).
Образ, вынесенный в название пьесы и ставший центральным звеном её хронотопа, - обычная ледяная горка, какие строят зимой из снега для радости и веселья. Для Насти же, воспитательницы группы «Пчёлки», это чуть ли не проклятие. Строить ледяное чудо ей не с кем (родители заняты более насущными вопросами – подарками на новый год или отпуском за границей), а сделать это надо в срок, иначе – минус из пятнадцатитысячной зарплаты. А ещё утренник надо организовать – тоже, казалось бы, что приятней? Но только не в этот раз и не в этом детском саду.
Ольга Горбатова, исполнительница роли Насти, играет молодую женщину, доведённую до высшей степени напряжения. Уже непонятно – то ли она ненавидит свою работу, то ли гиперответственно относится к ней и пытается что-то изменить в царящем вокруг хаосе. Настя всё время что-то преодолевает – равнодушие, непонимание, инерцию, холод, страх. В пьесе большая проблема маленького человека подана иронично и одновременно почти документально (с вставками переписки из родительского чата). В спектакле эта интонация подхватывается и гиперболизируется: детский сад превращается в недетский ад, заведующая становится грозным олицетворением карательных органов, работа воспитательницы – примером того, как современное российское общество взаимодействует с человеком посредством насилия, подавления и запугивания.
Монохромное цветовое решение декораций, бутафории, костюмов не обедняет сценическое воплощение пьесы. Напротив, обостряет ощущение скованности, скудости, страха. И, что интересно, одновременно считывается как символ чистоты, ясности, фатальности. Это мир без тепла и любви, где всё это, тем не менее, возможно. Мир насилия и давления, где главный смысл – остаться человеком и принять тех, кто тебя окружает.
Главным элементом сценографии режиссёр Иван Миневцев и художник Варвара Иваник делают полупрозрачную полиэтиленовую ширму, прикреплённую к колоснику, который то опускается, то поднимается. Таким образом мы видим то детей, играющих на полу, и ноги воспитателей, то только взрослых – сверху, по пояс. Смена точки обзора даёт возможность посмотреть на мир глазами ребёнка, который, ползая по полу, видит только часть взрослого мира. Когда ширма открывает взрослых, они видны лишь по пояс, и создаётся ощущение их беспомощности, «безногости». Они напоминают фигурки заседающих за длинным столом на какой-нибудь сцене условного актового зала (только стол не под красным кумачом или зеленым сукном, а под белым саваном). Находясь за ним, произнося речи, они бездейственны, скованны этой преградой. Конечно же, белая ширма – это ещё и снег. Снег материальный, зимний, от которого мёрзнут руки и лицо, и снег воображаемый как вечная мерзлота души, от которой цепенеет сердце.
Место, где работает Настя, – это, словно, и не сад вовсе, а фронт военных действий, «холодная война» за жизнь, где балом правит заведующая Зульфия Фаридовна. В исполнении Валентины Захарко взаимоотношения начальника и подчинённого доведены до абсурда. Нам показывают разрушительную сторону власти и тупой агрессии, чуждую человеческой душе.
Переломным становится момент, когда Настя оказывается один на один с чужим ребёнком, таджикским мальчиком Озодом (Владимир Ткаченко), которого по неизвестным причинам не забрали родители. Настя приводит его домой, ссорится из-за этого с сожителем Олегом (Сергей Лесков), который не принимает и не понимает её поступка. Да и Озод свою «спасительницу» как будто не понимает или делает вид. Для Насти же мальчик вдруг становится средоточием любви и смысла, этот маленький чужой ребёнок. Их внутренние взаимоотношения (вернее, Настина мечта о них) символично показаны в эпизоде, когда Озод передаёт плачущей Настей платок. Белый кусочек ткани сначала переходит из рук в руки всех детей группы, пока, наконец, не оказывается у адресата. Всё это – в замедленном темпе, под «Скорбящую матерь» Джованни Перголези. В этом – и юмор, и преувеличение, и снятие пафоса. Одновременно – и чистота, и свет, и, в конце концов, любовь. Или, по крайней мере, стремление к ней. В этом же ключе решён сон Насти, когда она грезит о том, что Озод – её сын. Мечта, облачённая в поэтический текст (он идёт субтитрами на фоне «Мадонны Кормящей» Рафаэля), далёкий от того языка, на котором общаются персонажи всё остальное время. Она дарит надежду – всё не так беспросветно, но остаётся всё же только мечтой.
Постепенно из позиции жертвы, из страдающей души, из роли почти страстотерпца Настя переходит в состояние примирения – прежде всего, с собой, затем – с миром. Она уходит от старой жизни и, как велит ей имя, воскресает для жизни новой. Здесь оказывается сильным и удачным образ бурого медведя, который приходит перед самым финалом, на колени к которому Настя забирается и засыпает как ребёнок. Медведь – животное дикое, но угрозой от него и не веет. Бурый, лохматый, безмолвный, немного смешной и ненастоящий – поначалу кажется, что это Настина погибель, олицетворение бездушной нечеловеческой системы. Но нет! Это не зверь и не система. Это тот, кто Настю защитит, обнимет и спасёт.
В спектакле этот эпизод заполняет тот временной «пробел», который остаётся в пьесе между моментом, когда Настя ночью разбивает стекло, пропадает под утро, а затем всё-таки появляется на детской площадке, где её уже ждут, чтобы строить горку. В спектакле медведь становится причиной настиного исчезновения, исцеления и возвращения. Он появляется как символ силы, внутренней силы и силы внешней, которая способна вести человека через самую непроглядную снежную мглу. Чтобы своего медведя обрести, Настя своими руками разорвала белый саван, который весь спектакль надвигался на неё, преграждал путь, то опускаясь, то поднимаясь. Это её трансформация, её процесс преодоления и выход за пределы своих убеждений и страхов. Ей удаётся разорвать свой личный плен, простить себя, принять свою силу, чтобы увидеть: всё не то, чем кажется, и те, кого мы считали источниками несчастий – наши учителя или друзья, а вся окружающая, непреодолимая инерция несправедливости и страх – не более чем идея, в которую мы поверили, забыв о главном.
С одной стороны, горка – это движение под откос, безнадёжное и неостановимое падение, застывший холод. Но конкретно в этой истории это то, что объединило разных людей, общая, скрепляющая цель, место, где вскоре зазвучит детский смех и начнётся движение жизни. Какую метафору выбрать – каждый решит сам. Вопрос, умерла ли Настя душой или, напротив, повинуясь значению своего имени, воскресла, как это происходит в спектакле, тоже решать каждому. А главное – каждому решать, как, для чего и с кем строить свою горку, за что и с кем сражаться, бояться или любить.
Екатерина Сырцева окончила факультет журналистики, затем магистратуру по истории в Южно-Уральском университете. Работала пресс-секретарём и редактором сайта ЮУрГУ, корреспондентом и обозревателем газеты правительства и законодательного собрания Челябинской области «Южноуральская панорама». Сотрудничает с изданиями «Собака», «Страстной бульвар, 10». С 2016 года участвует в семинарах театральных критиков под руководством Ирины Холмогоровой, организованных Союзом театральных деятелей РФ. Принимала участие во Всероссийском семинаре по работе со зрителями, организованном Российским академическим молодёжным театром (Москва), в форуме театральных менеджеров «Место действия» (Санкт-Петербург).
