О потере веры
Ирина Шамсутдинова
«Хромой» по пьесе «Домовой» Мансура Гилязова, реж. Фиргат Гарипов, Нижнекамский татарский драматический театр имени Т. Миннуллина, Татарстан
В декабре на сцене Нижнекамского государственного татарского драматического театра имени Т. Миннуллина прошла премьера спектакля «Аксак» («Хромой») по пьесе «Бичура» («Домовой») известного татарского писателя и драматурга Мансура Гилязова. Постановку спектакля осуществил башкирский режиссер Фиргат Гарипов.
Притча Мансура Гилязова, написанная в конце 1980-х годов и впервые поставленная в 1989 году на сцене Татарского театра имени Г. Камала (выпускная режиссерская работа Фарида Бикчантаева), заслуживает отдельного пристального анализа. Произведение повествует о встрече семидесятилетнего старика по кличке Хромой с Домовым. Автор, используя столь необычный сюжет, старается раскрыть мифологические, архетипические образы.
Пьесу можно рассматривать и как символистскую драму, где образ старика, его жены и их разрушенного дома, одиноко стоящего в опустевшей деревне, образ высохшего дерева, уже не дающего новые ростки, являются прототипом перестроечной и постперестроечной страны. Неслучайно одна из тем произведения ؕ– связь поколений, разительный разрыв между родителями и их детьми, история, память рода. И сегодня эта тема как никогда актуальна, память важна и даже спасительна для будущего поколения, затерявшегося в современном глобальном мировом пространстве.
Раскрывая конфликт поколений, тему исчезновения деревень, проблемы послевоенного времени, автор поднимает второй пласт – внутренний, субстанциональный. Именно тема потерянного, покинутого и уставшего человека, утратившего веру, становится основной в спектакле Фиргата Гарипова в Нижнекамском драмтеатре.
Старшее, «оставленное» поколение воплощено в образах Старика (Рустям Галиев), его жены (Гузель Шамарданова), Соседа (Раис Галиев), Соседки (Гульназ Фахразиева). Эти герои оказываются безымянными жителями такого же безымянного места, выжившие и добровольно оставшиеся после войны в глухой деревушке. Каждый из них – носитель своей трагической истории, той памяти, которая оставила отпечаток буквально на лицах этих героев, что очень точно передают актеры.
В этой связи режиссеру было важно создать на сцене не бытовые образы, показать не обыденное и естественное существование актеров, а образное, собирательное, местами граничащее с кукольностью: будто на сцене не живые герои драмы, а герои-маски. Маску бездушного и безрадостного человека позволили снять с себя только Старик и его Сосед, когда они обретали смысл, веру в Бога, веру во всепобеждающую силу внутреннего мира человека.
Совсем иное поколение – это молодежь, представленная в образах трех ярких актрис (парафраз на чеховских трех сестер) - Люзия Чупашева, Гузалия Рашитова, Нурсана Хусаинова. Героини – приезжие невестки, они не просто из другого города, они из другого мира. Казалось бы, какую роль они играют в действии пьесы, спектакля? Но вскоре выясняется, что именно с их появлением обостряются социальные и внутренние конфликты. Например, мать писала письмо своим сыновьям, чтобы они приехали проведать «сходящего с ума» отца, а приехали их жены. С одной из них родители и вовсе увиделись впервые.
Но пьеса выходит далеко за рамки социально-бытовой драмы, проблем отцов и сыновей. Право первого выхода принадлежит не главным героям, а невидимым силам, которые привносят хаос и дисгармонию в этот мир, разрушают спокойное человеческое существование. Это Черные духи – олицетворение отрицания и безверия главного героя.
О беспросветном будущем говорит сценография и цвето-световое оформление спектакля (художник Лилия Хисматуллина, художник по свету Александр Рязанцев, Санкт-Петербург). Сцена окутана полумраком, герои находятся на пепелище, ходят и зарывают себя в прах собственной разрушенной жизни, тяжелой молодости и одинокой старости. И именно такая земля способна породить Черные силы. Старик тщетно пытается бороться с ними, противостоять им, гонит их. Его борьба не приносит результата, духи его не слышат, не поддаются ему, а наоборот, связывают его и пытаются избавиться. Демонические образы, размеренно и неторопливо возникающие на сценической площадке, захватывают все пространство, сводят с ума Старика. Надо отметить, что все это очень точно решено пластически (пластика Александра Родионова, Уфа).
Вот-вот Черные духи окажутся победителями в этой борьбе. Но справиться с ними удается только Домовому (Рафиль Зайнуллин) – Хранителю дома. В этом полумраке коридор света появляется исключительно с выходом Домового. Спускаясь с чердака вниз по лестнице, Домовой оказывается не каким-либо мифическим существом, а вполне реальным, которому так хочется доверять. А ведь именно он в камзоле из лоскутков олицетворяет образ Хранителя человеческого рода, собирающего по крупицам (словно по кирпичикам) истории и события из жизни этих семей.
Тут Старику дается шанс собрать свою жизнь, склеить все то, что разбито и давно уже забыто. Но его жизнь была все время в борьбе: на войне, после войны выживание, голод, отъезд сыновей в город, сиротство деревни, одиночество, эскапизм. Вся жизнь Старика оказывается хромой, искалеченной.
Пройдя экзистенциальный путь, Хромой не обретает себя, а надевает на себя «маску» Всевышнего (в одной из финальных сцен главный герой надевает шапку Домового) и решает сам вершить судьбы людей и говорить им правду. Такую правду, которая оказывается для окружающих губительна. Только Сосед обретает веру, пульс собственной жизни, а в ответ ему летят слова Старика о том, что он здесь гость, что это не его дом, не его жена. «Ты, контуженный, забрел в нашу деревню и поселился в доме соседки, которая потеряла на войне своего мужа и всех своих сыновей», – стреляет словно словами-кинжалами Старик. И вот Сосед уже стоит на той самой лестнице, распятый и уничтоженный пронзительными словами.
И если вначале Хромой борется с Черными духами, то затем он затевает борьбу против Домового. «Куркак» (трус), – вскрикивает Старик вслед Домовому. Но душераздирающее «куркак» – это больше обращение к самому себе. Старик, хромая, все время бежал от себя, бежал от Него, не верил в Него, проклинал, прогонял. Прогонял и не верил еще от того, что не верили самому Старику, не поддерживали, смеялись…
В финале Домовой покидает героя, уходит от людей. А к Старику приходит смирение. Только не принятие и созидание, а абсолютное отречение и потеря веры. Оттого в финале Хромой, смотря «невидящими» глазами в зрительный зал, принимает свое абсолютное одиночество, не сопротивляется буйству черных духов, окончательно разрушающих его дворовые постройки.
«Остались Хромой и его жена под открытым небом. Ярко светило солнце, потом вдруг налетели тучи и пошёл дождь. Сверкнула молния. Неожиданно крупными хлопьями пошёл снег. Появилась радуга. Старикам стало холодно, они накрылись одеялом. А дождь шел вместе со снегом, и радуга была, и молния сверкала, солнце светило ярко-ярко – всё это в месте, будто нарушился в этот день один из естественных законов мироздания», – пишет автор в пьесе.
Апокалиптический финал пьесы в спектакле решен немного иначе: смиренный старик, взяв на себя роль творящего, подходит к печке, которая уже не способна, как прежде, согревать своим теплом человека. Но, не сумев ее зажечь, обессиленный, он движется дальше. Тогда Домовой, спускаясь по лестнице вниз с чердака, произнося финальные слова о гармонии в мире, о человеческой ответственности, повторяет те же действия Старика. Только в этот раз из печки выходит животворящий дым, заряженный огненным светом. Он будто вдыхает в нее жизнь.
Освещенная во мраке фигура Домового и горящая печка становятся символом неугасающей жизни, но такой выстраданной, мучительной и смиренной. Оттого еще глубже проникает в душу сдержанная, но волнующая мелодия (композитор – Урал Идельбаев); мелодия, символизирующая тяжелый путь вверх, по лестнице, которая неподвижно, но очень величественно все действие стояла на сцене.
Фото: Рамис Нажмиев
Ирина Шамсутдинова родилась в Уфе. Театровед, театральный критик. Преподаватель кафедры теории и истории искусства Уфимского государственного института искусств имени З. Исмагилова
