То, что дрожит и болит
Ольга Гурфова
«Сказки Черного леса» по сказке Вильгельма Гауфа. Национальный театр Республики Карелия, Петрозаводск, реж. Артем Устинов
На фестивале «АртМиграция» в Москве Национальный театр Карелии представил спектакль Артема Устинова «Сказки Черного леса». Спектакль поставлен по сказке Вильгельма Гауфа «Холодное сердце» (был советский фильм Ирмы Рауш «Сказка, рассказанная ночью», снятый по мотивам этой истории). Ключевые образы сказки — противостоящие друг другу силы, добрый Стеклянный человек и злой Михель-великан. И человек, как водится, выбирающий между добром и злом, — угольщик Петер Мунк. Нищий Петер (Пётр Касатьев) идет за богатством к Стеклянному человеку (Ксения Ширякина), но его подарки — золото, стекольный завод — требуют ума и упорного труда для распоряжения ими. Разорившись, герой обращается к Михелю (Глеб Германов), этакому Сатане местного значения, — и в конечном итоге обменивает на его богатство свое собственное сердце.
Эпоха романтизма часто поднимала тему продажи вечных ценностей за земные блага. Фауст у Гёте сознательно менял душу на возможность познания. Петер Шлемиль у Шамиссо продавал тень как ненужную вещь, не догадываясь о ее значимости. Но именно в сказке Гауфа появляется мысль о чуждости, враждебности вечных ценностей идеологии потребления. От сердца одни хлопоты, оно мешает встроиться в рынок и начать спокойно богатеть. От сердца одна боль и проблемы, потому как оно не дает спокойно смотреть в будущее, отбросить ненужные нравственные терзания и наслаждаться неоновым блеском Шварцвальда. Если фильм Рауш, снятый на излете советской эпохи, был пусть мрачной, но — сказкой о добре и зле, то Артем Устинов насыщает спектакль современными текстами и подтекстами и превращает сказку скорее в ироническую притчу.
Чинный бюргерский городок Шварцвальд из повести Гауфа на сцене карельского национального театра превращается в средоточие «успешного успеха», инстаграмно благополучное место, столицу игорного бизнеса. Рассказ о Шварцвальде выглядит сиропно позитивным рекламным роликом. Недаром аукционер (Андрей Горшков), передавая разбогатевшему Петеру ключи от завода, на мгновение замирает с натянутой улыбкой, словно позируя на камеру. И в то же время у этого самого Шварцвальда есть обратная сторона, тот самый «черный лес» — именно так переводится название города. И блага, исходящие оттуда, тоже имеют обратную, черную сторону. А канонические искушения дьявола выглядят здесь так узнаваемо: в самом деле, зачем тебе сердце, которое дрожит и болит, избавься от чувства вины, будь позитивнее. Со сцены звучат слоганы и лозунги, которыми пропитана вся среда вокруг нас: «Вот Клаус, он зарабатывает десять тысяч гульденов в год и не собирается останавливаться; его цель — пятьдесят тысяч гульденов», «Вчера — мечта, сегодня — цель, завтра — реальность»... Недаром Михель-великан олицетворяет одну из главных отраслей местной экономики — лесозаготовки. Успех стоит на зле и злом управляется. Из гауфовской скромной таверны, где играют в кости, вырос один из ключевых образов спектакля: казино. Шварцвальд — большая рулетка, где делают ставки силы добра и силы зла; недаром, попадая в лес, Петер слышит голос Стеклянного человека в роли крупье. Оба лесных духа то и дело мелькают среди персонажей, то прячась, то открывая лицо. После сцены аукциона, на котором Петер выкупает стекольный завод, оба появляются в толпе горожан, желающих поздравить Петера с выигрышем. Стеклянный человек иронично похлопывает Петера по лбу, в который раз намекая на его глупость, а Михель алчно — по груди, там, где находится вожделенная для него добыча, сердце.
«Звучание» спектакля обдуманно эклектично (музыкальное решение Ксении Коган). Здесь смешиваются баллада в исполнении Питера Гэбриела, Брамс, Монтеверди и «Раммштайн». Но каждой карте в этом музыкальном раскладе свое место. Откровенно глумливо исполняемая по-немецки «Радость жизни» Брамса становится гимном «позитивного» Шварцвальда. Тема Лисбет (Настасья Шум), одного из самых архетипических образов спектакля —практически Вечной Женственности — осовремененная классика: «Lamento della ninfa» («Жалоба нимфы») Монтеверди в исполнении норвежской певицы Ане Брюн. Темой Михеля становится мрачная и жуткая «Mein Herz brennt» «Раммштайна», сам текст которой отражает инфернальную природу персонажа.
Отдельно хочется отметить артиста Андрея Горшкова. Он и исполняет в спектакле несколько ролей (аукционист, Эзекиль «Счастливая рука») — и становится «человеком от театра», связывая воедино эпизоды и комментируя происходящее. Именно Андрей Горшков, к примеру, читает рэп, остроумно организующий сцену аукциона и придающий ей дополнительные глубину и иронию. Его глубокий рокочущий голос словно задает тон спектаклю и интересно вписывается в его звуковую партитуру.
Аскетичная сценография (художник Ася Бубнова) отражает двойственность «черного леса»: забор из досок, поворачиваясь на круге, оборачивается к нам то лесом-частоколом, то внутренней стороной с недобро светящимися дверными проемами. Артисты одеты в зрелищную «униформу»: черные плащи и шляпы — кстати сказать, она обыгрывает настоящие этнические наряды жителей Шварцвальда. Лишь угольщик Петер облачен в мешковатый костюм, словно сшитый из разных кусков. Действие перебивается брехтовскими выходами из роли. Остранение здесь — отнюдь не простая демонстрация эффектного приема. Как любая идеология, идея успешности подавляет индивидуальность. Персонажи спектакля частично деперсонализированы, отстранены от самих себя. У каждого шварцвальдца выбелена часть лица, словно каждый отдал немного собственного «я» за успех и признание (немного чужеродной в этом ряду кажется лишь Олеся Леонтьева в роли мечтательной и простодушной матери Петера). Лишь Петер входит на сцену с чистым, незагримированным лицом, и проводит по нему пятернёй. Пятерня оставляет угольный черный след. Идентичность, как говорят современные психологи, обретена. И именно от нее вместе с сердцем попытается избавиться бедный угольщик ради богатства, стараясь нагнать и превзойти своих земляков.
Если в сказке Петер отказывался от чувств и совести, то в спектакле Артема Устинова он совершенно отрекается и от своего «я». Продав сердце, Петер преображается. Его лицо полностью покрывает мертвенно-белый грим. «Я не угольщик. Кто я?», — впоследствии растерянно спросит он. И, не получив ответа, начнет сдирать с себя белоснежное одеяние, похожее не то на скафандр, не то на больничные одежды. Обнаженный человек предстает перед землей и небом, добром и злом, чтобы выбрать свой собственный путь и вновь обрести себя. Петр Касатьев ведет свою роль содержательно глубоко и пластически выразительно. Когда Петер разочаровывается в ледяном сердце, он вспарывает себе грудь и извлекает оттуда булыжник. Наверное, нетрудно было бы понять, как сделан трюк, — но в этот момент не думаешь о нем как о фокусе, не пытаешься его разгадать: он производит ошеломительное впечатление.
На контрасте с мятущимся Петером Михель-великан кажется бесстрастной инфернальной силой. Многие сцены решены открытыми игровыми приемами, которые будут существовать, вероятно, покуда жив театр: Глеб Германов не выше других артистов — но на сцену он выдвигается на ходулях, подобно гигантскому пауку; когда персонаж обозначен, ходули спокойно отбрасываются в сторону. Его Михель молод, эксцентричен, с вкрадчивым, чуть надтреснутым голосом. Его появления неизменно эффектны: именно он произносит первые слова, с которых начинается спектакль; финал первого акта завершается завораживающим исполнением песни «Рамштайна». Есть у Михеля и свой выход на уровень экзистенциального обобщения: в его уста вложены соблазнительные слова Ницше о вредоносности доброты и смирения.
Если так обаятельно показано зло, то режиссеру всегда непросто дать обратную сторону, особенно в притчевом материале. Но в финале спектакль внезапно легко берет высочайшую патетическую ноту — и держит ее. В наше циничное время это неожиданно и драгоценно. Не в последнюю очередь этой удачей театр обязан Ксении Ширякиной. Ее Стеклянный человек решен необычно и интересно. Глубокий голос и суровые очень «взрослые» глаза контрастируют с молодостью актрисы и некоторой травестийностью её внешних данных. Ксения создает образ не мужчины и не женщины, а необычного существа из другого мира, эльфа с блестящим бликующим шариком в руках. Разлетающиеся от Стеклянного человека блики выглядят простой, но действенной театральной магией. Именно Ксении отдан финал, буквально сосредотачивающий в себе «мораль» спектакля. Примечательно, что историю зачинает Михель-великан, а заканчивает Стеклянный человек — добро хоть где-то должно побеждать. Но дидактика притчи не выглядит плоской или навязчивой. История о власти денег и успешности над душой человека постепенно разрастается до раздумья о смысле жизни. И если Михель судит людскую жизнь словами Ницше о «трусливой подлости смирения», то Стеклянный человек в финале озвучивает, пожалуй, авторскую позицию, слегка искаженно цитируя эссе Альбера Камю «Миф о Сизифе»: «Одной борьбы достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Человека следует представлять себе счастливым».
Основной образ, пронизывающий весь спектакль, — шар, который катит каждый из героев. Это и мешок угля, который вынужден волочить по жизни Петер, словно собственный незавидный жребий, и шарик той самой огромной рулетки, и сердце. Но в финале все эти образы собираются в один: того самого сизифова камня, который вынужден катить человек, каждый раз мужественно претерпевая крах своих надежд и начиная все сначала. Камень, о котором говорит нам Стеклянный человек словами из эссе Камю, — это сама жизнь, это человеческая судьба.
Самое главное в спектакле — это то живое биение жизни, которое захватывает зрителя и не отпускает до самой последней секунды, когда актеры с благодарностью обнажают перед зрителями головы. Артисты, занятые в спектакле, заразительны и искренни: кроме уже названных исполнителей главных ролей, это и яркая, обаятельная Людмила Исакова (Берта «Джокер»), и пронзительно трогательная Настасья Шум (Лисбет), и азартный Дмитрий Иванов (Вильм «Король танцев»), успевающий в небольшом монологе раскрыть драму своего персонажа, и, конечно, Олеся Леонтьева (Барбара Мунк), одинаково свободно существующая и в гротеске, и в психологически подробных эпизодах спектакля.
Фото Инны Афанасьевой.
Ольга Гурфова — руководитель литературно-драматургической части Ивановского драматического театра.
