Король и королёк
Лара Бессмертная
Евгений Карпов и Сергей Уманов в роли Лира в спектакле «Король Лир» по пьесе Уильяма Шекспира, реж. Лев Эренбург, Небольшой драматический театр, Санкт-Петербург
В труппе Небольшого драматического театра Льва Эренбурга трудно выделить ведущего артиста. Из спектакля в спектакль в равной степени ярко себя проявляют и Вадим Сквирский, и Евгений Карпов, и Константин Шелестун, и Сергей Уманов, и Кирилл Сёмин. Режиссёр не дает затеряться и более молодому поколению своих выпускников: Александру Белоусову, Андрею Бодренкову, Михаилу Тараканову, Илье Тиунову, Дмитрию Честнову, Даниилу Шигапову.
Эренбург отличается особенным методом работы с актером: Эренбург-врач часто наделяет героев физическими недугами, концентрируется на телесности, Эренбург-режиссер добавляет им характерности, периодически переходящей в гротеск, и в то же время с бесконечным вниманием относится к индивидуальности артиста. И всё же, недавняя премьера НДТ «Король Лир», несмотря на замечательный актерский ансамбль, становится важнейшей работой именно для Евгения Карпова, исполнившего главную роль. Среди нескольких номинаций на «Золотую маску» 2021 («Драма / спектакль малой формы», «Работа режиссера», «Женская роль (Ольга Альбанова)», «Женская роль (Татьяна Рябоконь)») экспертный совет отметил и актёрскую работу Карпова. Но впервые Лира в НДТ я видела в исполнении Сергея Уманова, который был введён на главную роль для показа на фестивале «Радуга». Увидев «Короля Лира» снова, но уже в его основном составе, я получила наиболее полное и удивительно контрастное впечатление. Два Лира. Два разных спектакля.
Евгений Карпов — выпускник того поколения учеников Льва Эренбурга, которые вместе с ним создавали свой театр. Больше двадцати лет он провёл на сцене НДТ — крупный, слегка неуклюжий, но легко возбудимый, с тонкими чертами лица и выразительным добрым взглядом — он Костылёв в знаковом «На дне» 2004 года, он растерянный Чебутыкин в «Трех сестрах», он поэт и романтик Андрей в «Ю» по пьесе Ольги Мухиной.
Король Лир Карпова — на первый взгляд, идеальное воплощение всего отцовского. Глядя на него, легко представить, как он баловал дочерей, неумело заплетал им косички, обнимал их своими большими руками, крепко прижимал к себе. Но довольно быстро становится понятно, что внешний облик не соответствует внутреннему состоянию персонажа. Обнаруживается какая-то поломка, патология. И здесь дело не в шекспировском безумии короля как таковом, суть в природе этого безумия.
Лиру Карпова неудобно в своем теле, он будто не до конца им владеет, не изучил свой ресурс, не освоился. Он минимум на голову выше каждого, кто встречается ему на пути, но, кажется, что ему ни к чему такой высокий рост. Ему под стать важно расхаживать по двору, но его шаги мелкие и семенящие, центр тяжести смещен куда-то в бок. Он производит впечатление неуклюжего, даже чем-то очаровательного в своей нелепости существа. У него не налажен контакт с телом, а оно, в свою очередь, даёт проявиться своей мощи только при очередной вспышке гнева. «Впадает в детство, пусть себе шумит», — говорят про него, и шекспировский текст здесь становится идеальной характеристикой героя Карпова (или герой Карпова— идеальной иллюстрацией к Шекспиру). Его Лир — ребёнок во взрослом, стареющем теле. Лицо вечно плаксивое, прищуренные глаза, открытый рот. Этот ребёнок, ещё сам сильно нуждающийся в любви, не умеет эту любовь отдавать, не справляется и страдает, а страдания оборачиваются страшной жестокостью с его стороны. Этот внутренний конфликт и дисгармония выражаются во внешнем воздействии болезни, изводящей его гневными и обморочными припадками, заставляющей носить странный железный чепец-бандаж, будто его голова разрывается изнутри. Чем больше его одолевает безумие, тем яснее становится, что ему неоткуда взять любви столь необходимой — по большей части Лир оказывается не нужен ни придворным, ни родным, и с этого момента его исход становится предопределён.
Сергей Уманов — почти что полная противоположность Карпова. Его ровесник, он один из немногих «стариков» НДТ, кто не был выпускником Эренбурга и к моменту основания театра уже успел поработать в нескольких маленьких театрах, учился в «Школе клоунов» при «Лицедеях». Он небольшой, юркий, может быть очень сухим, колючим, субтильным и, наоборот, округлым, плотным, если немного наберет в весе, тогда голова почти сливается с шеей, и единственным, за что можно визуально зацепиться, становится его острый взгляд. В нём вообще многое кажется острым — большая голова с залысинами делает высокий лоб еще выше, на широком лице всё собрано в кучку: чуть сжатые в ужимке губы, длинный узкий нос, глубоко посаженные глаза с прищуром заставляют глядеть исподлобья. В нём виден большой драматический диапазон: расслабленный и спокойный, он производит впечатление романтичного, интеллигентного, чуть надменного, трагического персонажа, но стоит его лицу немного измениться — и в глазах появляется бесовщинка, видно, что он может быть фарсовым, эксцентричным. На первых порах, он нашёл этому применение в ментовских сериалах: поначалу играл характерных бандитов, с возрастом превратился в уставшего следователя с засаленным воротничком. Неудивительно, что в «На дне» Эренбурга (2004) Уманов играл Ваську Пепла — харизматичный вор, но с трагической судьбой, влюблённый, но разрываемый внутренними противоречиями. В «Короле Лире» Уманов обычно играет графа Кента.
Лир в исполнении Уманова — эксцентрик. Он стремительный, холеричный, с очень живой мимикой. Он ниже и меньше своих старших дочерей и примерно одного роста с миниатюрной младшей Корделией. Однако, в отличие от Карпова, которому хотелось бы уменьшиться, Лир Уманова желает занять как можно больше места. Сейчас он в хорошей физической форме — суховатый, немного подтянутый. Но подчеркнуто тонкие ноги, на которых удерживается мечущееся по сцене в ярости тело, и в целом его облик миниатюрного, но периодически разрываемого изнутри гневом человека, производят куда более жуткое ощущение, чем большой Карпов. С Лиром Уманова надо быть осторожным, на чеку, непонятно, когда холодное спокойствие сменится гневом. Вспышки ярости и жестокие выходки можно ожидать от массивного Карпова, но не от Уманова. Внешне он — не король, а «королёк». Природа его безумия в бессилии перед внутренними демонами, требующими власти. Любовь для него — тоже во власти, и теряя эту власть над дочерьми, он всё больше теряет себя. Если Карпов в роли Лира — ребёнок, страдающий из-за искаженного восприятия мира, то Уманов — бунтующий подросток, беспомощный в своем бунте, но яростный и максималистский.
Интересно, как по-разному воспринимается пара Лира и Шута в случае, когда Карпов и Уманов сменяют друг друга в одной роли. Игра Татьяны Рябоконь, исполняющей роль гротескного, лишенного пола Шута, заслуживает отдельного подробного разговора. Но, конечно, важно отметить, как раскрывается ее образ в партнерстве с двумя разными Лирами. Единственный, до конца преданный слуга и друг у Эренбурга Шут — нарочитое «оно»: длинные волосы Рябоконь скрыты под черной косынкой, выглядящей скорее по-пиратски, голос хриплый и басовитый, измененный с заметным усилием. Борьба с женской природой в этом случае добавляет образу Шута комичности, простора для игры и, в то же время, чего-то человеческого: ни режиссер, ни актриса не пытаются никого обмануть — и зрители и персонаж понимают, что Шут — женщина. В паре с Умановым Шут оттеняет и сдерживает его бунт. Он — стремительный, она — неспешная, он — безумие, она – рацио. Только Шут может насмешить, успокоить Лира, знает все особенности его состояния и как облегчить муки. Шут в паре с Умановым может угомонить его, не подавляя, подарить ему заботу, возвращающую равновесие.
Ярким решением художника по костюмам было добавить к помпезным средневековым нарядам героев спектакля один современный элемент одежды, создающий и комедийный, и отчасти вневременной контекст. У Шута этим элементом становятся ярко-красные «конверсы», у Лира – выглядывающая из-под камзола черная футболка с надписью «King of fashion». Внешний вид «короля моды» Уманова вместе с его физическими чертами и на фоне с Рябоконь в роли Шута, напоминает образ ехидной рок-звезды, а его взъерошенные волосы торчком и безумный взгляд, рождают ассоциацию (чтобы далеко не ходить) с Горшком из группы «Король и Шут». Забавная и ненарочитая отсылка, которая вряд ли подразумевалась создателями.
И всё-таки сильнейший дуэт сложился у Рябоконь с Лиром Карпова. Любовь и забота, которую Шут дарит Лиру, становится в этом случае почти материнской. При этом срабатывает смешной и трогательный контраст — беспомощный от своего недуга почти увалень Карпов и маленький, суетящийся вокруг него Шут: он дает ему главный ресурс и становится практически единственным человеком, поддерживающим его существование. В паре с Лиром Карпова Шут в исполнении Татьяны Рябоконь не только воплощает в себе образ матери, но и наиболее точно разоблачает свое женское начало. Потрясающе сыгран эпизод, когда Лир в припадке режется ножом и засыпает, а Шут нежно и усердно забинтовывает ему пораненную руку в районе ладони до тех пор, пока она не окажется укутана по локоть. Забинтованная рука становится похожа на кулек с младенцем, которого Шут прижимает к себе и укачивает, прильнув к Лиру. В этот момент лицо Рябоконь меняется: глядя на спящего Лира, Шут на мгновение забывает о положенном притворстве, снимая платок, открывает волосы, с лица пропадает напускная гримаса. Она (!) склоняется над Лиром в надежде его поцеловать и случайно будит. От смущения и неожиданности в Шуте оживает нежный женский голос: «Ой! Спи, спи!», и, опомнившись, персонаж тут же сменяет его на привычный, с напускной хрипотцой и басом: «Спать, кому говорят!» Лир снова засыпает, а Шут осторожно обнимает его, вновь прильнув. Так и остаются лежать две фигуры: массивное тело Лира Карпова, а рядом обнимающий его Шут, и становится совершенно ясно, почему он готов отдать за Лира жизнь.
Одним из переломных моментов в роли Лира становится нечаянное убийство Шута. Лир Уманова действует в состоянии аффекта, быстро и невзначай раня Шута в живот. Вспышки гнева у его Лира кажутся сильнее, но при этом быстрее приходит и осознание содеянного. Со смертью Шута Лир Уманова теряет единственный стабилизирующий внешний фактор, в одиночку он не способен справиться с разрушающей силой болезни. Но скорость реакции и способность к рефлексии отличает его от Лира Карпова, он быстро осознает произошедшее, издает истошный вопль, у Уманова эта сцена пронизана «громким» трагизмом.
Лир Карпова в припадке в полной мере демонстрирует свою детскость, проявляя при этом поведение глубоко больного человека, замедленность реакции. Убитого Шута он замечает не сразу, реагирует на него, как ребенок на сломанную игрушку. На его лице — искреннее удивление: вскинутые брови, губы вытянуты трубочкой. Когда приходит осознание случившегося, лицо Карпова ненадолго меняется, разглаживается, взгляд застывает. Ненадолго он становится похож на серьезного, обеспокоенного человека. Вместе с отчаянием приходит новый приступ.
Постепенно двигаясь к финалу и к собственной смерти, оба Лира меняются в пластике. У Лира Уманова больше нет того мельтешения и масштаба движения, что было в начале. Постепенно теряя веру в свою мощь, он теряет и силу, становится равен своему физическому облику. Он умирает, смиряясь. В движениях Карпова постепенно берет верх пластика старика. В детской неловкости в обращении с собой и в разладе с телом у старика действительно много общего. Персонаж Карпова физически как будто понемногу приходит к гармонии, отсутствие которой мучало его с самого начала. Но какая разница: растерянный ребенок или потерявший себя старик? Внутри Лир надломлен и абсолютно потерял контакт с миром. Стоя перед горой трупов, среди которых и его дочери, он, как и в начале, протягивает им конфеты — дурацкая, детская привычка задобрить, — но эти конфеты теперь становятся могильными, кладбищенскими. «Вставай! Вставай!», — обращается он к младшей и любимой Корделии. Карпов обнажает природу своей любви, демонстрируя в конце все привычные механизмы воздействия на дочерей — от детских конфетно-плаксивых просьб до вспышки гнева, угроз и проклятий, — и умирает, убедившись, что ни один из них больше не работает. Умирает неожиданно спокойно и плавно, возможно осознавая свою любовь, но совершенно точно, не имея возможности с ней справиться.
Фото Владимира Филиппова
Лара Бессмертная - студентка второго курса театроведческого факультета Высшей школы сценических искусств К. Райкина направления "Театроведение и драматургия".
