На дне воспоминаний
Евгения Ноздрачёва
«Республика» Сергея Давыдова, Русский драматический театр, Стерлитамак, Башкортостан. Режиссёр Людмила Исмайлова
В Русском драматическом театре города Стерлитамак случилась премьера в самом необычном, не бархатном и не праздничном пространстве, в сценическом трюме — ровно под гигантским поворотным кругом. Под просторной сценой, под парадной, благополучной и привычной «Россией», на которую то и дело указывает одна из героинь пьесы — Ольга, как будто бы сама собой возникла (или вовсе всегда там была) «Республика» по пьесе молодого, но опытного и уже заметного драматурга Сергея Давыдова. Пьеса — собрание монологов людей, которые по какой-то причине складывают личные переживания по поводу гражданской войны в Таджикистане начала 1990-х в сложно устроенный поэтический текст.
Пьеса «Республика» в этом непростом для театра, да и для жизни всего человечества году оказалась в шорт-листах драматургических конкурсов и вызвала бурные дискуссии вокруг модно-обсуждаемой темы постколониализма и вечно острого (особенно для России) национального вопроса. Драматург упаковал в сложную поэтическую форму верлибра свидетельства людей, переживших большое потрясение, — гражданскую войну, о которой мало говорят, почти ничего не знают и уж совсем мало помнят (или не хотят помнить). Именно поэтому пьеса, хоть и предлагающая театру, возможно, излишнюю свободу для интерпретации, написана багровым по живому.
«Республика» оставляет очень много вопросов театру. Кто эти люди и почему они вдруг заговорили? К кому они обращаются и что при этом делают? Даже где герои находятся — пьеса не подсказывает. Некоторые высокопарные фразы монологов, очевидно, сложно «присваиваются» при создании психологических слепков персонажей. Но наиболее важная задача театра — найти точную интонацию этого почти эпического (за счет поэтического остранения) повествования и не прочесть пьесу из бездны в пустоту для вечности, как часто звучат «социалочки» со множества сцен в последнее десятилетие.
В Башкирии национальный вопрос звучит особенным образом. Граница между тем, что «можно» (читай: разрешается) и «невозможно» (читай: нельзя) такая тонкая и искривлённая, что одним общим подходом постколониальной теории не обойтись. Так, для решения «Республики» актёрам и режиссёру Людмиле Исмайловой стало важным найти личные точки входа в пьесу, из которых монологи, полные боли, нежных детских воспоминаний и неразрешённой обиды юности, не звучат как приговор или диагноз «титульной нации» (большой, кстати, вопрос — какой из — на башкирской-то земле, в особенной по этническому составу республике), ведь такое прочтение и становится тем самым: ни за чем — в никуда. Театр сегодня едва ли может быть про человечество, но должен быть про человека. Именно поэтому режиссёрское решение спектакля оказалось изощрённо-многоплановым для, казалось бы, предоставляющей почти полную свободу сцене «Республики».
Все персонажи пьесы — Данил (Никита Бухвалов), Ярослава (Юлия Веретнова) и Ольга (Анжелика Гришкина) — как будто бы троятся, меняются и переливаются из одного состояния в другое внутри каждого образа. Каждый существует как бы в трёх планах, два из которых взаимодействуют более-менее очевидным образом: взгляд персонажа на самого себя спустя время, спустя пережитый опыт. Третий же план — сложная конструкция, которую довольно легко найти в театре кукол, но не так часто обнаруживается в драматическом театре. Сложное технической чёткостью переключение регистров в актёрской игре стало приёмом, благодаря которому «Республика» раскрылась. Так в спектакле работает взгляд актёра на своего персонажа.
Пространство, в которое, зябко поёживаясь, заходит Ольга, — это пространство больной памяти, в котором оказываются все трое, когда предаются воспоминаниям в попытке ответить на вопрос: как же так все случилось. Именно поэтому вслед за Ольгой в этом почти подвале оказывается и Ярослава — хорошо одетая девушка в стильной изящной оправе, которую носит, скорее всего, не из-за плохого зрения, а потому что так легче слиться с новой жизнью. В эту жизнь Ярослава не убежала сама, а её когда-то отрезало от детства танками. И вот той, совсем юной четырнадцатилетней девочке, которая широко улыбается, снимая ненужные ей очки, задаёт вопрос — как так всё получилось — уже взрослая Ярослава с картонным стаканчиком кофе в руках, в хорошенькой шубке и с защитно-яркой помадой на строго, почти брезгливо поджатых губах.
Все персонажи начинают свои рассказы для зрителей, но потом каждый из них вдруг сам оказывается в своём воспоминании — невозвратном детстве и прожитой юности — и взгляды уже не обращены в зал, они устремлены в себя. Неотвеченное — «как так это случилось?» — причина, по которой благополучная Ярослава приходит в неблагополучный подвал, в совсем не философское, а очень материальное — в нагромождённых коробках и каком-то мусоре — «на дне», где друг за другом доедают «доширак» искалеченные незнакомцы, где приходится отряхивать стул от пыли и грязи, чтобы на него присесть и не испачкать шубу. Всё потому, что воспоминания и ощущения себя настоящей — в этом неуюте, в нежилой непарадности, в запущенном и ставшем чужим захолустье, в которое превратился спешно брошенный родной дом. В «России», которая наверху, — у неё теперь друзья, муж и дети. Только слово «друзья» Ярослава произносит совсем иначе, чем когда вспоминает Шаартуз и лагерь под Регаром, где воровали на базарах арбузы и дружили с ребятами из Афганистана.
В этом подполе воспоминаний — только одиночество и оторопь от непонимания. Все, оказавшиеся здесь, одиноки, но при этом слышат друг друга и даже реагируют на чужое. Воспоминания для них почти одни и те же в общем и целом — о счастливой жизни, которая вдруг у всех по-разному, но одинаково неожиданно оборвалась — обидно и как будто без причины. И, конечно, детали очень разные — потому им так интересно и рассказывать, и слушать друг друга.
Как же так оно случилось — спрашивает себя и Ольга — когда-то работавшая в министерстве культуры и просвещения Республики Таджикистан, а теперь знающая как быстро ногой смять банку в маленький блинчик, который потом будет удобно сдать за копейки. У Ольги как будто нет возраста. Она спешно говорит — так же, как когда-то собирала вещи, — торопится и саму себя перебивает то и дело. Или заговаривается в помешательстве — трудно понять. Её резкий крик пронизан унизительным чувством оскорблённого человека, посвятившего жизнь — как она думала — высокому. В новой жизни надо продавать за копейки всё, что может продаться. Она — согнутая и ссутуленная, вжатая в себя некрасивая женщина с серым лицом и обезумевшим взглядом, суетливо перебирающая пальцами воздух (как делают люди в почтенном возрасте и не очень здравом уме) — вдруг выгибает стройную спину и стальным голосом рассказывает, как бежала из места, которое считала родным, из своей квартиры, которую вскоре разрушили. Её дом разрушен, а нового не получилось. Холод прорезается и в приговоре разочарования — словах о предательстве — когда «наврали про эту вашу Россию». Кусок строительной пленки, в который закутывается Ольга, вдруг оказывается саваном. Она совершенно бесстрастно говорит о своей победе над войной и над Россией, но с жуткой болью кричала о колбасе, за которую в великой России готовы были убить. Она выжила и она — «всё ещё железобетонная», хотя и совсем не знает, для чего и как жить эту подлую новую жизнь.
Кроме «как?» в спектакле звучит ещё один важный вопрос: «почему?». И задают эти вопросы сами актеры: Никита Бухвалов, Анжелика Гришкина и Юлия Веретнова. В ювелирно выстроенных интонациях женских персонажей то и дело проскакивают оценочные интонации — удивления, ужаса, потрясения, недоумения — всё, что созвучно непониманию, почему могло произойти то, что случилось. Эта особенная интонация оказывается очень естественной и натуральной, когда появляется третий план актёрской игры — личное отношение к теме. Таким образом, спектакль прикасается к важному вопросу искусства: возможна ли документальность? Возможно ли не изобразить и не представить, но показать людей с незнакомым актёрам опытом, который сложно вообразить и хоть с чем-то знакомым соотнести?
Особенно ярко личное взаимодействие актёра с персонажем построено Никитой Бухваловым в образе Данила. Парень как будто бы даже излишне маргинального вида — тело, которое находится в сценическом пространстве с самого начала спектакля. Девушки приходят в подполье-подсознание на время — не могут не приходить, но всё-таки они не отсюда. Данила же сразу находится в больных воспоминаниях и никогда из них не выходит, потому что никакой новой жизни для него не случилось совсем. Он хромает на обе ноги, которые утепляет пакетами, пьёт из медицинской склянки «боярышник», его человеческая история наиболее трагическая из трёх: «трафики-мафики» и явный криминал (потому, скорее всего, и хромота). Злость копится и от собственных воспоминаний, и от выслушивания рассказов Ольги и Ярославы. Постепенно Данила захлёбывается в яростных обвинениях, и именно в этот пиковый момент актёр выходит из образа Данилы через понимание, что «играть» такую боль и ярость невозможно даже через поэтическую дистанцию, и ровным — оглушительно спокойной интонацией полного понимания — голосом без надрыва, пафоса и вычурного треска драматизма, выводит жестокое и страшное: «Это всё, что нужно знать об отношении к людям — нужны они или нет». Нет у Данилы сил вырваться из своих воспоминаний, из им же созданного «подземелья».
Бережно складывает строительную пленку-саван Ольга, превращаясь в актрису Анжелику Гришкину — молодую девушку с яркими глазами и лёгкой плавностью в руках, когда осторожно, с любовью складывает «костюм» своей героини — куцый плащик и нелепую шапку. И совсем нет унижения, раздражения, злости и обиды в финальных словах этой уже не вполне Ольги. В монологе нет веры в светлое будущее, только принятие настоящего, которое стало единственным из всех возможных. Ярослава признается и объясняется в необходимом компромиссе с собой, и нежное сочувствие актрисы Юлии Веретновой к своей героине особенно явно в напеве колыбельной под воспоминания о детстве и попытке обнять саму себя. Понимание актрисой — почему же так вышло — звучит горьким сожалением в едва выдавленном сквозь зубы обидном диагнозе: «Привыкла. Своя».
Финальные большие мысли о том, какая она — «моя страна» — разложены мелодекламацией для трёх голосов под куплет «Романса» группы «Сплин», который оказался чрезвычайно созвучен поэзии пьесы. Излишне возвышенные и патетические фразы смягчились и вышли из опасной попытки — выразить невыразимое словами и назвать драму драмой голосами её же персонажей — благодаря музыке и важной тишине в ней. Тишине понимания, осознания и так трудно достижимого сопереживания. Всех всем.
Евгения Ноздрачёва — студентка театроведческого факультета ГИТИСа, курс Алексея Бартошевича и Видаса Силюнаса
