АРТМИГРАЦИЯ-2016. День четвертый. Такие разные тексты

На «экваторе» фестиваля в центр внимания попали тексты. Павел Руднев рассказывал о новой драме и ее героях, Елена Ласкавая обучала, как читать стихи, а Волковский театр показал осовремененный текст советского драматурга. 

Проблемы регионов 

Перед основной программой было проведено собрание для членов Молодежного совета СТД и участников фестиваля. Дмитрий Трубочкин и Дмитрий Мозговой обсуждали с участниками театральные проблемы регионов, главной среди которых стала проблема театрального менеджмента, в частности, проблема (адекватного) директора. Участники дискуссии пришли к выводу, что директор и худрук театра должны составлять тандем (как Крок и Туминас в театре имени Вахтангова!), но такое гармоничное сотрудничество, к сожалению, бывает редко. И в провинции театры в основном «директорские». Говоря о нуждах театра в провинции, вспоминали программы СТД, принятые по инициативе Молодежного совета: это и стипендия для выпускников столичных вузов, работающих в регионах, и творческие командировки (на фестивали). По поводу последних – было предложено сделать их боле гибкими, и в графике, и в предлагаемых фестивалях.  

Так определились темы для будущих форумов СТД: проблема театрального менеджмента в провинции и совершенствование существующих проектов.

Негероический герой новой драмы 

Павел Руднев прочитал собравшимся лекцию о новой драме, за три десятилетия ее развития, в контексте проблемы героя. Представляем тезисы.  

Если говорить о почти тридцатилетнем периоде современной драматургии, то вполне закономерно ее членение по десятилетиям: девяностые, нулевые, десятые. В целом постсоветский период – то время, когда человека взяла оторопь от открывшейся свободы. Это состояние символизирует фраза, прозвучавшая вчера в спектакле «Пустота»: «Я могу купить все что угодно, но зачем?» 

Творчество – процесс в определенной степени бессознательный. Драматурги волей или неволей отражают состояние сознания современного человека. Например, в ранних пьесах Василия Сигарева зафиксировано то состояние языка, которого сегодня нет даже в провинции. Истинный драматург, просто фиксируя реальность, отражает эпоху в журчании речи. Это свидетельства об Атлантиде, ушедшей на дно. И это касается не только драматургии «вершин», это касается «горизонтального» уровня драмы. 

При этом драматургия футуристична, она диагностирует реальность и вместе с тем предвосхищает будущее. По текстам периода можно считать, куда движется общество, чем оно живет. Например, президент Финляндии посещает фестиваль в Тампере, чтобы «с лица театра считать температуру общества». 

Девяностые: герой-жертва
В 1990-е (пьесы Коляды, Сигарева, Богачева) герой виктимен. Постсоветский герой мыслит себя как жертва эпохи. Это герой униженный и оскорбленный, который не может изменить мир. Не только не может, но отчасти и не желает; как в пьесе Богачева: «Я русский человек, у меня унитаз течет». И я, как русский человек, не буду ничего менять. Текущий унитаз в данном случае – онтологическая норма.  

Отчасти эти пьесы родственны житиям святых. Это пьесы-ламентации, пьесы, просящие о милосердии. Одинокий герой мучается от взаимодействий и демонстрирует свою «изнасилованость» этим миром. 

У Коляды, например, возрождается тема «дурного семени», свойственная драме рубежа веков (Чехов, Ибсен, Стриндберг). Человек, рожая детей, копирует себе подобного, и копия хуже оригинала. Эта тема раскрывается в «Уйди-уйди», «Мурлин Мурло». Виктимный характер героя связан и с тем, что человек быстро начал ностальгировать о советской реальности. Это началось же в 1990-х годах. Ведь еще до «Старых песен о главном» появился Гришковец. Он поменял сознание, что-то открыл. 

В пьесах Гришковца человек становится заложником собственной инфантильности. Мужик, мужчина, воин становится настолько беспомощен, что может только галюциногенно мечтать о подвиге и неспособен реализовать такое в реальности.

В «Как я съел собаку» герой страдает от взрослого мира: вы все истребили мое «я», и я очнулся матросиком. Потерян дом, растрачено детство, нет уже и той страны, где оно было, нет СССР. И если бабочки-махаоны занесены в Красную книгу, то как же я? Потому и давят матросики бабочек, унижают старшие младших, компенсируя собственные страдания.  

Герой Гришковца при этом предельно эгоистичен. В его мире «нет любви» означает «нет любви ко мне». Он не пытается сам проявить к кому-то любовь.

В спектакле по пьесе Клима «Он, она, не я и я» герой Александра Лыкова осознает, как поздно поступил с собственной жизнью, с собственным даром артиста. И в то же время это театр для реабилитации артиста и мужчины, потому что в девяностые мужчина оказывается самым ранимым существом на земле (ср. также «Таня-Таня» О.Мухиной). Гламур и яркость героев девяностых – прощальное сияние поколения, ощущающего себя последним.

Двухтысячные: поиск новых символов веры 

Постсоветское сознание, подвергшее все ценности сарказму, просто не могло породить героя, который мог и желал бы что-то изменить. Чтобы что-то менять, нужно иметь нравственную парадигму. И потому в 2000-е этот пафос стали искать. Даже не для того чтобы изменить этот мир – хотя бы «вытоптать» территорию вокруг себя, найти поле защиты от агрессивного большинства. 

Так, в поиске новых символов, в пьесе Вырыпаева «Кислород» происходит переосмысление заповедей. Драматургия двухтысячных (в частности, тольяттинцы Дурненковы, Клавдиев, Ливанов) инспирирована Сорокиным. Эсхатологизм Сорокина связан с тем, что мы ничего не умеем забывать. 

Современный мир – жуткий синтез царской, советской и постсоветской России. И все это проявляется на уровне языка. Весьма прогностична пьеса Сорокина «Юбилей» (1989 г.). В итоге – полный идеологический хаос, поскольку мы не умеем смеясь расставаться с нами прошлым. И вообще не умеем смеяться над собой. 

У Сорокина, как и в ХХ веке, антиутопия политического характера. Но в драматургии нулевых наступает антиутопия не политическая, а религиозная («Остров Рикоту» Н.Мошиной, «Экспонаты» Дурненкова). Поиск веры в антиутопии приводит к человеческим жертвоприношениям. Мир предстает как секта. 

Футурологическое фэнтези Курочкина – также о том, что приметы и ценности старого мира потихоньку возрождаются. В его пьесе «Водка, **ля, телевизор» идет речь о том, как сложно отказаться человеку от одной из этих составляющих жизни. А дальше он пишет три пьесы о том, как человечество пытается отказаться от насилия (водка) – «Бедные в космосе», от секса – «Класс Бенто Бончева», от культуры – «Титий Безупречный». И все эти элементы все равно возвращаются. Основные авторы двух последних десятилетий – Вырыпаев и Пряжко. Вырыпаев занят поиском новой веры, работает на поле отказа от постмодернизма. 

Постмодерн – прямая реакция на тоталитаризм, когда понимаешь, что доминирование любой идеологии может вести к фашизму. Чтобы не было войны, необходимо отказаться от целостной картины мира, мир становится отрывочным и дискретным. 

И, отказываясь от постмодерна, культуры ищет новый пафос. Но пафос необходимо искать не в зоне политики или религии. Вырыпаев пытается совместить поиск пафоса с отказом от репрессивности. Главный герой пьес Вырыпаева – сам текст. Текст – это ритм, медитация, тавтологичный, как танец дервиша. В его основе композиционная идея буддийской пустоты. 

Бесконфликтность Вырыпаева выражается в поисках безусловного человека, человека без условий, без концепций, так как концепция может стать тоталитарной. Пространство смыслов порождает Бог, задача человека – просто жить. Когда мир конечен, бессмысленно изобретать концепции, важно просто ухватить исчезающий ресурс кислорода. 

Так истинным состоянием становится безответственность («Пьяные»). Антилиберальность Вырыпаева здесь не имеет политической подоплеки. Идея в том, что свобода воли истребляет доступ к воле Провидения: если нет свободы, я доверяю Богу. Если герои Вырыпаева страдают логореей, говорят бесконечно, то герои Пряжко больны потерей языка. Его главная тема – как на нас действует дигитальное восприятие. Большинство информации мы получаем дигитально. Интернет возвращает человека из речевой культуры в письменную, речь перестает быть доминирующим средством коммуникации. 

Ремарка в пьесах Пряжко сжирает диалоги и становится героем текста. А диалоги строятся по принципу комментариев в Фейсбуке: то не реакция на предыдущую реплику, а комментарий к верхнему «посту», без надежды на реакцию.  

У Пряжко и братьев Пресняковых важна тема вторичности жизни, жизнь секонд-хенд. 30 веков культуры приводят к невозможности быть оригинальным.  

Важной становится идея антиманипулятивности героя. Как перестать быть жертвой? Необходимо отказаться от воздействий среды, не быть объектом манипуляций, взять на себя ответственность. 

2010-е: вынужденный герой
Определение позаимствовано у Елены Греминой. Говоря о двух своих спектаклях, она обсуждала проблемы вынужденного героя, того, кто не хочет быть героем, но система делает человека героем нашего дня. Я считаю, что это определение может быть расширено до характеристики драмы 2010-х. Происходит конец героизма: вопреки теории драмы герой пассивен. Современный герой не хочет быть таким, но ситуация его толкает к этому (параллель этому герою – в «Самоубийце» Эрдмана).

К этому ведет вся история развития концепции героизма в ХХ веке, начиная с программной статьи С.Булгакова «Героизм подвижничества» (где автор предлагает отойти от образа мученика к подвижнику, от героя-революционера к эволюции). Каждый тиран ХХ века хотел хорошего (хотя бы для своего народа) и хотел изменить вселенную. Драматург всегда стоял на стороне героя, а не оборотной стороны героизма – жертв: например, на стороне Медеи, а не ее детей. Но вот «Гамлет» и «Войцек», особенно популярные в ХХ веке, как раз показывают обратную сторону героизма.

Затем Павел Руднев рассказал немного о перемене видения мира на примере современной детской литературы. Сегодня все более распространено сознания кидалта, ребенка-взрослого (что связано с концепцией бесконечного обучения, снятием тайны секса и травмой 1990-х). В итоге в современной литературе для детей фокус зрения взрослого меняется на детский, и ребенок все больше берет на себя ответственность за решения. 

После лекции были несколько вопросов, наиболее интересным из которых был вопрос о современной «классической драматургии» - то есть пьесах сегодняшнего дня, написанных по традиционным правилам. Оратор ответил, что сегодня не может быть «классической» драмы: классические тексты говорят о другом состоянии сознания. Как можно писать как раньше, если у меня есть мобильник и был Беслан? 

Отвечая на вопрос о специфически русских темах драматургии, Павел Руднев назвал тему миграции и внутренней миграции (эскапизма). В современных пьесах весьма актуальна тема побега, потери дома, бездомья, съемных квартир, что оборачивается забвением истории («Язычники» Яблонской). Так в пьесе Юли Тупикиной «Ба» явление бабушки есть возмездие героям за забывание истории. Побег из реальности – это эскапизм, уход в виртуальную реальность разного уровня. Отвечая на вопрос о тематике аутизма, Руднев назвал пьесу А.Букреевой «Томми».

Коснулся Павел и темы кризиса современной пьесы. Пьеса современности теряет влияние на театр. Феномены Вырыпаева и Пряжко герметизируются (в постановках самого Вырыпаева и Рыжакова, а также Волкострелова). Сегодня на режиссерское сознание влияет и художник, и перформативное искусство. Драма в значительно меньшей степени обновляет язык постановщика.

Не плюйте в Пушкина 

Участники тренинга Елены Ласкавой приступили к разбору и чтению стихов. Елена несколько раз повторила простую и важную вещь: «Если автор написал слова в столбик, то сделал это затем, чтобы ты читал это в его ритме», – то есть с легкой паузой в конце каждой стихотворной строки. «Если бы он не хотел, он написал бы прозой».

При этом пауза – это не остановка, это просто ритмическая сбивка. И потому, читая стихи, – придерживайтесь этого простого правила. «Плюют в лицо Пушкину те, кто не делает паузу в конце строки». Когда начинают читать все сплошным текстом, - Пушкин исчезает. Еще один секрет мастерства и убедительности: «Когда я работаю на сцене, для меня очень важно не закрывать рот. Возьми простого человека. Пока он не закончит мысль, он вообще не закроет рот». 

«Жестокие игры», Волковский театр. Все это рок-н-ролл

 Александр Созонов поставил интересный эксперимент: пьесу Алексея Арбузова «Жестокие игры» он прочитал как рассказ о наших с вами современниках. И действительно, немало арбузовских тем находит в современности созвучие: это и кидалты, и нефть, и даже феминизм (вот только ясель для грудничков сегодня не бывает, сегодня девушка, работающая «с нефтью», наняла бы няньку). По большому счету, главной темой для режиссера стал не цинизм героев (как для Арбузова), а их недолюбленность, инфантильное одиночество и попытки его восполнить.  

Выбор материала обоснован в эклектичной сценографии (пыльный гипсовый пионер, старые игрушки): действительно, сегодня советское наследие остается актуальным, несмотря на все айфоны. На обсуждении спектакля много говорили о том, как его художественный мир перекликается с утренней лекцией Руднева, с темой потерянного и инфантильного, жалеющего себя героя.  

Актеры Волковского продемонстрировали отличную командную работу; закономерно солировали женщины: очаровательная, энергичная Женя Родина и харизматичная, мгновенно попадающая в тональность роли Александра Чилин-Гири. Перенесение действия спектакля в современность, поддержанное и видеопроекциями, и костюмами, создавало интересный эффект некоторого временного несоответствия. И все же конфликт пьесы не кажется окончательно несовременным, хотя его драматизм к концу разреживается, обращая происходящее в мелодраму, с Дедом Морозом и новогодней елкой.

Интересно выделяется линия Кая (Кирилл Искратов): его обиталище становится прибежищем для одиноких друзей и символом внутреннего мира: в закрытых стеклянных ящиках сохраняются неприкосновенными его воспоминания (туда же летит письмо матери), которые может достать только Неля, все-таки притащившая елку. На обсуждении прямо сказали, что Неля – это тот дом, который так нужен всем этим одиночкам.  

Зрители и критики отмечали единство труппы, отличную совместную работу всех цехов, тактичное и бережное отношение режиссера к тексту и актуальность пьесы. Одна из зрительниц призналась, что попала просто в «эмоциональную временную дыру», в свое прошлое, когда она бегала из театрального училища на постановки Арбузова. Зрители отметили некоторое нарушение темпоритма, затянутость, в первом акте, но дружно хвалили второй. 

Однако были замечания, наиболее важным из которых стало все-таки выпирающее временное несоответствие: айфоны – и телеграммы? Хеннесси - и «достали пять банок крабов»? Эта ложь в мелком приводит к общему недоверию. Впрочем, Павел Руднев высказал мысль о некой вневременности пьесы, а режиссер добавил, что советское прошлое действительно весьма влиятельно и сегодня – и в быте, и в сознании.

Текст: Вера Сердечная
Фото: Вера Сердечная, Наталья Базова, Инна Афанасьева

Теги: Главная, Творческие проекты, Театральный центр «На Страстном», Молодежные проекты